Исторические корни блицкрига

А.А.Кокошин, академик РАН

 

 

Прошло уже более 70 лет со дня нападения гитлеровской Германии на СССР. Победа, одержанная советским народом и Вооруженными силами, — едва ли не самое выдающееся свершение в мировой истории. Был разгромлен исключи­тельно сильный и опасный противник, обладавший высоким уровнем военного мастерства и ожесточенно сопротивлявшийся до момента взятия Красной Ар­мией Берлина. При этом наш народ и Вооруженные силы понесли огромные потери.

Третий рейх обладал не только разнообразной современной по тем време­нам военной техникой, но и квалифицированными специалистами, восприняв­шими идеи, последовательно вырабатывавшиеся несколькими поколениями не­мецких военачальников и военных теоретиков. Недоучет мощи этого страшно­го противника умаляет заслуги нашего народа в его разгроме.

Изучение немецкого военного искусства периода второй мировой войны, в том числе теории и практики реализации блицкрига, в нашей стране неоправ­данно затянулось на долгие десятилетия. Отсутствие комплексных исследова­ний, посвященных этой теме, не позволяет должным образом оценить долго­срочные тенденции в развитии форм и способов ведения вооруженной борьбы, изменения в сфере военного дела и военного искусства в современных услови­ях, что необходимо для прогнозирования военного строительства на ближай­шие 20—30 лет.

Следует вспомнить об одном важном выступлении И.В. Сталина в 1947 г., прямо относящемся к вопросу об изучении немецкого военного искусства, навыков того противника, с которым СССР пришлось иметь дело в Великую Отечественную войну. Речь идет о публичном ответе Сталина на письмо вид­ного советского военного историка Е.А. Разина, посвященное роли Клаузевица в развитии военной стратегии. Сталин пишет: «Должны ли мы критиковать по сути дела военную доктрину Клаузевица? Да, должны. Мы обязаны с точки зрения интересов нашего дела и военной науки нашего времени раскритико­вать не только Клаузевица, но и Мольтке, Шлиффена, Людендорфа, Кейтеля и других носителей военной идеологии в Германии. За последние тридцать лет Германия дважды навязала миру кровопролитнейшую войну, и оба раза она оказалась битой. Случайно ли это? Конечно, нет. Не означает ли это, что не только Германия в целом, но и ее военная идеология не выдержали испытания? Безусловно, означает. Всякому известно, с каким уважением относились воен­ные всего мира, в том числе и наши русские военные, к военным авторитетам Германии. Нужно ли покончить с этим незаслуженным уважением? Нужно покончить. Ну, а для этого нужна критика, особенно с нашей стороны, со стороны победителей Германии»[1]. После такого заявления Сталина о «незаслу­женном уважении» к «военным авторитетам Германии» никакое объективное исследование сильных сторон гитлеровского вермахта, германской военной мысли, разумеется, в то время было невозможно.

Однако и после смерти Сталина — вплоть до недавнего времени — мало, что менялось в этом вопросе.

На необходимость объективной оценки нашего основного противника в Великой Отечественной войне в послевоенный период обращали внимание не­которые видные советские военачальники. Так, Г.К. Жуков в своих беседах с К. Симоновым говорил: «Надо оценить по достоинству немецкую армию, с которой нам пришлось столкнуться с первых дней войны. Мы же не перед дурачками отступали по тысяче километров, а перед сильнейшей армией мира»[2]. Тем не менее, в изучении военного искусства вермахта, его организации, систе­мы и принципов управления, особенно «тонких технологий» ведения войны, в отечественной науке существуют значительные пробелы.

Стратегия, оперативное искусство, а также тактика блицкрига имели до­вольно глубокие исторические корни. Ф. Вейтл отмечает, что идеи скоротечной войны стали активно прорабатываться в созданном Хельмутом фон Мольтке-старшим Большом генеральном штабе Германии с 1890-х гг., когда все более рельефной становилась проблема войны Германии на два фронта [3]. В то же время есть свидетельства того, что к идеям скоротечной войны фон Мольтке обратился гораздо раньше, в частности при подготовке войны с Данией из-за Шлезвига и Гольштейна в 1864 году[4].

Важным этапом в формировании идей блицкрига было выдвижение на рубеже XIX—XX вв. в оперативно-стратегическом масштабе начальником Боль­шого генерального штаба Германской империи Альфредом фон Шлиффеном формулы «Победы как при Каннах».

Сражение при Каннах в 216 г. до н.э. привело к абсолютной в тактичес­ком отношении победе карфагенской армии под командованием Ганнибала над римлянами и стало на все последующие века символом грандиозного военного успеха, причем одержанного над численно превосходящим противником.

Фон Шлиффен, считая битву при Каннах образцом сражения, имеющего целью уничтожить неприятельскую армию, отмечал: «…существенно не сосре­доточение главных сил и ресурсов против неприятельского фронта, а нажим на фланга…». «Счастье Ганнибала заключалось в том, что против него был Терен-ций Варрон, который расположил пехоту в 36 шеренг в глубину и тем самым свел на нет свое превосходство в силах». Далее Шлиффен отмечает, что «полко­водцы его (Теренция Варрона. — А.К.) школы бывали во все времена»[5]. Расчет на наличие «теренциев варроннов» у противника станет одним из краеугольных камней при проведении в жизнь германских планов «молниеносной войны», на что до сих пор исследователи практически не обращали внимания.

Формула «победы как при Каннах» в германском Генштабе при Шлиффе-не отрабатывалась многократно в ходе тщательно подготовленных командно-штабных военных игр. Она воплотилась в «плане Шлиффена», который был ориентирован на быстрый разгром Франции с последующим разворотом всех сил на Восток, против России, — до того, как Россия смогла бы осуществить полную мобилизацию и начать наступательные действия против Германии. В «Советской военной энциклопедии» 1978 г. издания ошибочно говорится о том, что «план Шлиффена» был применен в 1914 г. «с незначительными изме­нениями» и «потерпел сокрушительное поражение»[6].

В суждении о «незначительности» изменений, внесенных накануне первой мировой войны в «план Шлиффена», мы видим отголоски отмеченного выше суждения Сталина о немецком военном искусстве. На деле же изменения были велики и по существу перечеркнули сам план. Как писал видный отече­ственный военный теоретик и историк В.Ф. Новицкий, преемником Шлиф­фена X. фон Мольтке-младшим, племянником «великого Мольтке», шлиффе-новская идея «Канн» была «преступно искажена» в 1914 году[7].

У германской армии в начале XX в. не хватало дивизий, чтобы осуще­ствить двойной охват крупной группировки французских войск, как это в свое время сделал Ганнибал в отношении римлян. В силу этого Шлиффен сделал ставку на полуокружение французской армии мощным правым крылом гер­манской армии, которое должно было высоким темпом пройти территорию нейтральной Бельгии по обоим берегам р. Маас и через долину Уазы обру­шиться на Париж, тем самым, разгромив французские войска неожиданно ока­завшейся у них в тылу германской армией.

Мольтке-младшего очень беспокоила недостаточная, по его мнению, чис­ленность немецкой группировки и войск, оставленных в Восточной Пруссии. В результате каждый год он ослаблял правое крыло германской группировки против Франции и за счет этого усиливал левое крыло. В 1920-е гг. А.М. Зайончковский писал, что по плану фон Мольтке-младшего за счет ослабления правого фланга германских войск на фронте против Франции в Восточной Пруссии развертывались три полевых корпуса и один резервный, а на левом крыле против Франции было вместо одной образовано две армии. Зайончковс­кий справедливо писал об этом плане как о «плане Мольтке-младшего», хотя и отмечал, что план опирался вроде бы на идеи фон Шлиффена[8]. Выдающийся отечественный военный теоретик и историк А.А. Свечин указывал, что план Мольтке-младшего («к которому приложил свою руку Людендорф») «отличал­ся от плана графа Шлиффена своей половинчатостью», и отмечал, что «правое крыло немцев, от силы которого зависел весь успех наступления, было ослаб­лено на 5 корпусов»[9].

В результате, в 1914 г. блицкриг, как он планировался Шлиффеном, не был реализован. Не разгромив вооруженные силы Франции в первые несколь­ко недель, Германия уже за четыре года до окончания первой мировой войны проиграла ее. «План Шлиффена» был действительно полон риска, но риска осознанного. Этот план был на грани авантюры, он в определенной мере ставил внешнюю политику в подчинение военной стратегии, но имел и значительные шансы на успех.

Свечин полагал, что «наличность» упомянутых выше пяти корпусов на правом фланге германской армии осенью 1914 г. «без сомнения, изменила бы ход мировой истории», что «есть основания предполагать, что мир мог быть заключен французами уже в сентября 1914 года»[10]. Столь грандиозному успеху германской армии способствовала бы и слабость французской военной страте­гии того времени, в которой ставка также делалась на наступление, но не столь тщательно отработанное[11].

Идеи Шлиффена продолжали развиваться германской военно-стратеги­ческой и оперативной мыслью и в 1920—1930-е годы[12]. Они привлекли вни­мание и ряда высокообразованных советских военных специалистов. Их значе­ние понял, в частности, как уже говорилось, Свечин, добившийся публикации сборника основных трудов фон Шлиффена в Советском Союзе. О шлиффе-новских «каннах» в начале своего труда «Размах операций современных армий» (1926 г.) говорил В.К. Триандафиллов. Но нет свидетельств того, что на эти идеи обращал внимание К.Е. Ворошилов или сменивший его на посту наркома обороны СССР С.К. Тимошенко, а также начальники Генштаба РККА К.А. Мерецков и Г.К. Жуков, а тем более — советское государственно-политическое руководство.

Разработанные между двумя мировыми войнами в Германии новые опера­тивные и оперативно-тактические формулы будущей войны в своей концепту­альной основе опирались на идеи фон Шлиффена и на понимание роли новых технических средств вооруженной борьбы, появившихся в массовом количе­стве на Западном фронте к концу первой мировой войны. Речь идет, прежде всего, о танках и ударной авиации, а также об автомобильном транспорте, применение которого резко повышало не только тактическую, но и оператив­ную мобильность войск.

При этом германские военные теоретики и военачальники самым внима­тельным образом следили за разработками новых форм и способов ведения во­оруженной борьбы, которые делали их зарубежные коллеги, среди которых были Б. Лиддел Гарт и Дж. Фуллер в Великобритании, Ш. де Голль во Франции, Л. Эймансбергер в Австрии. В самой Германии над вопросами, свя­занными с будущей войной, еще в 1920-е гг. интенсивно и весьма профессио­нально работал командующий рейхсвером генерал Ганс фон Сект и ряд офице­ров из его ближайшего окружения. В условиях» когда численность германской армии Версальским договором 1919 г. была ограничена, много внимания уделя­лось мобильности, гибкости, противотанковой борьбе и противовоздушной обо­роне, насыщенности войск современными средствами связи и другой техникой.

Особое внимание фон Сект и его соратники уделяли обеспечению внезап­ности в ведении боевых действий. Уже в первом наставлении рейхсвера, подго­товленном вскоре после завершения первой мировой войны, отмечалось, что каждое действие должно базироваться на внезапности, что без этого невозмож­но достичь крупных результатов в боевых действиях[13]. Вопрос об обеспечении внезапности станет одним из краеугольных камней стратегии и оперативного искусства «молниеносной войны».

В свою очередь, обеспечение внезапности требовало разнообразных мер по введению противника в заблуждение с помощью как целенаправленной дезин­формации, так и мер стратегической, оперативной и тактической маскировки. Дезинформация была очень важной частью подготовки в 1940—1941 гг. напа­дения гитлеровской Германии на СССР; ее значение только сравнительно не­давно стало должным образом оцениваться отечественными и зарубежными специалистами. К сожалению, существуют основания считать, что беспреце­дентная и весьма изощренная дезинформационная кампания в отношении со­ветского партийно-государственного руководства и военного командования во многом достигла своих целей[14] и явилась весьма значительным фактором при обеспечении внезапности нападения 22 июня 1941 г., что в немалой мере спо­собствовало поражению РККА в приграничных сражениях и в последующих событиях на советско-германском фронте летом и осенью 1941 года.

Говоря об идеях уже упоминавшегося британского генерала Дж. Фуллера, следует отметить, что, по его мнению, во время наступления командир механи­зированного танкового соединения должен быть как можно ближе к голове атаки. Фуллер настаивал, что командиры механизированных соединений «дол­жны лично вести в бой свои части». Он прозорливо утверждал, что у механизи­рованной армии (или у механизированного соединения) наряду с танками должны присутствовать мощные противотанковые средства, что было воспринято в вер­махте и недоучитывалось как во Франции в 1940 г., так и в СССР в 1941 г., накануне гитлеровского вторжения[15].

Фуллер также продвигал пионерскую по тому времени идею использова­ния легкой самоходной артиллерии противотанкового назначения [16]. В СССР вопрос о создании самоходной бронированной артиллерии еще в начале 1930-х гг. поднимал М.Н. Тухачевский, однако эта идея не находила своего воплоще­ния вплоть до 1942 г., когда командование Красной Армии учло успешный опыт применения самоходной артиллерии в вермахте.

О том, что «механизация войск увеличила шансы разгрома главных сил противника без необходимости ведения крупных сражений», писал Лиддел Гарт. Он отмечал, что «разгром противника стал возможным благодаря нарушению механизированными войсками линий снабжения и управления противника, а также благодаря прорывам танков в глубокий тыл противника»[17]. Именно идея парализовать нервную систему врага танковыми соединениями и частями с мотопехотой при тесной поддержке авиации стала одной из центральных в формуле блицкрига в 1939, 1940 и 1941 годах.

Молодой подполковник французской армии Шарль де Голль внимательно следил за работами Дж. Фуллера и Б. Лиддел Гарта. Сразу же после прихода Гитлера к власти в 1933 г. он в статье, опубликованной в журнале «Политика и парламент», поставил вопрос о создании ударной маневренной армии с отбор­ными механизированными и бронетанковыми войсками[18]. В мае 1934 г. де Голль выпустил книгу «За профессиональную армию», посвященную вопросам стратегии и тактики и многочисленным техническим деталям формирования профессиональной танковой армии[19].

Де Голль описывал возможности такой армии при прорыве прочной обо­роны противника. По его словам, в этом случае открывался «путь к великим победам, которые по своим далеко идущим последствиям сразу же приведут к полному разгрому противника». Де Голль справедливо полагал, что «таким образом тактика перерастает в стратегию, что некогда являлось конечной це­лью военного искусства и верхом его совершенства…»[20].

В Германии книгу быстро перевели на немецкий язык. Ее с большим вниманием прочитали Кейтель, Браухич и особенно генерал Гейнц Гудериан[21]. О ней докладывали Гитлеру. Во Франции же на книгу де Голля не обратили должного внимания.

В свою очередь, австрийский генерал Л. Эймансбергер в своем исследова­нии «Танковая война», увидевшем свет в 1934 г. в Германии, прозорливо пи­сал: «Перевес в численности быстроходных дивизий, — а основными являются именно они с авиацией, — проявится относительно времени и пространства совершенно иным образом; он может привести к поражению совершенно не­слыханных масштабов»[22].

Эймансбергер предлагал создать из танковых и моторизованных дивизий танковую армию, которой придавалась бы смешанная воздушная дивизия[23]. Он предусматривал использование авиации для непосредственной поддержки действий танков, однако речь пока не шла конкретно о критически важной роли прицельного бомбометания пикирующими бомбардировщиками.

Масштабная интеллектуальная работа по преодолению позиционности во­енных действий, которые доминировали в первую мировую войну, была про­делана в Советском Союзе. Речь идет, прежде всего, о «теории глубокой опера­ции» и «теории глубокого боя».

Первую приблизительную формулировку теории «глубокой операции» дал в 1926 г. в уже упоминавшейся работе «Размах операций современных армий» В.К. Триандафиллов. Он настаивал: для прорыва фронта на оперативную глу­бину с учетом мощи средств обороны, что проявилось еще в первой мировой войне, необходима мощная ударная армия. Такую армию он именовал «таран­ной группировкой». Именно «таранным» способом Триандафиллов считал воз­можным пробить сильную оборону противника. Основными средствами подав­ления и прорыва он называл артиллерию, в том числе, тяжелую артиллерию резерва главного командования. При этом предусматривалось и массированное применение химического оружия[24].

Триандафиллов писал и об определенной роли танков, однако в его работе 1926 г. они еще не занимали центрального места.

Свои разработки теории «глубокой операции» Триандафиллов продолжил в книге «Характер операций современных армий», которая впервые была опуб­ликована в 1929 г., а затем, после гибели автора в 1931 г. в авиакатастрофе, несколько раз переиздавалась в СССР в 1930-е годы.

Мощные удары «таранных группировок», считал Триандафиллов, способ­ны привести к самым серьезным политическим последствиям. По его словам, «глубокие и сокрушительные удары могут вывести из игры довольно быстро целые государственные организмы. По отношению к большим государствам эти удары могут привести к разгрому их вооруженных сил по частям, крупны­ми пачками»[25].

Разгром вооруженных сил противника благодаря таким операциям, по мнению Триандафиллова, создает «условия для социально-политических по­трясений». Форма удара — «односторонний таран» или «действия на скрещива­ющихся направлениях»[26]. Критиком такой теории выступил Свечин.

В рамках глубокой операции Триандафиллов предусматривал прорыв в оперативный тыл конницы и моторизованных частей, в том числе легких тан­ков и пехоты на вездеходных автомобилях. Он писал о возможности «глубоких проникновений в расположение противника» и «больших оперативных скач­ков»[27].

Как одну из важнейших тенденций в развитии военного искусства Триан­дафиллов отмечал «беспрерывные попытки превратить танк из средства такти­ческого в средство большого оперативного значения». Он считал, что «новый танк должен участвовать не только в сравнительно скоротечной атаке, при сопровождении пехоты в бою, но и во всех фазах преследования, вне поля сражения»[28].

Говоря о роли авиации, Триандафиллов писал, что она «стала и могуще­ственным оружием непосредственного участия в сражении благодаря своим пулеметам и бомбам»[29].

Значительную роль в разработке теории «глубокой операции» сыграл Тухачевский. В статье, посвященной новому Полевому уставу РККА 1934 г. (ПУ-34), он критиковал тех лиц в Красной Армии, кто утверждал, что «танки имеют значение лишь как средство непосредственной поддержки пехоты». Он обоснованно отмечал, что «средства наступательные или средства подавления, к которым относятся танки, авиация, химия, требуют очень большого искус­ства в организации их взаимодействия». Тухачевский призывал к тому, чтобы отрабатывалось «кропотливое, тщательное взаимодействие между пехотой, тан­ками и артиллерией»[30], понимая, что такое взаимодействие — это труднодос­тижимая задача, требующая высокой военной культуры и постоянных трени­ровок[31]. После того, как Тухачевский был репрессирован в 1937 г., мало кто из высших командиров РККА обращал внимание на это исключительно важ­ное требование к реальной боевой эффективности вооруженных сил. В вер­махте же оно неукоснительно проводилось в жизнь, обеспечивая успех и на тактическом, и на оперативном уровне с учетом, разумеется, того, что хими­ческое оружие по разным причинам так и не было применено в ходе второй мировой войны.

Отмечая возросшие возможности обороны, Тухачевский, тем не менее, считал, что «за наступлением по-прежнему остаются преимущества, заключаю­щиеся в возможности подавляющих концентраций на направлениях организо­ванного удара и нанесения обороняющемуся тяжелых поражений»[32].

Цитируя ПУ-34, Тухачевский подчеркивал, что задача танков дальнего дей­ствия — прорваться в тыл главных сил обороны, разгромить резервы и штабы, уничтожить основную группировку артиллерии и отрезать главным силам про­тивника пути отхода. Он не обошел вниманием и проблему управления, отмечая важность предоставления инициативы подчиненным: «Управление боем должно сочетать в себе и необходимую методичность управления сверху, и широкую инициативу подчиненных как бы в помощь управлению снизу»[33].

Говоря о «глубокой операции», Г.С. Иссерсон писал: «Будущая операция явится по своей глубине уже не единой цепью ряда прерывчатых сражений, а сложной цепью слившихся на всю глубину боевых усилий». Подчеркивалась возможность развития оперативного маневра путем применения мотомеханизи­рованных частей и авиации. Предполагалось, что оперативное искусство встре­тится с решением задачи «фронт против фронта», поэтому «глубокий прорыв и сокрушение фронта должно быть достигнуто на всю глубину», для чего потре­буется огромное боевое напряжение войск[34].

Уже в проекте Временного наставления мотомеханизированных войск РККА «Вождение и бой самостоятельных механизированных соединений» (1932 г.) гово­рилось о том, что механизированные войска имеют все необходимое для само­стоятельных боевых действий в отрыве от основной группировки своих войск; глубина проникновения в зону обороны противника определяется запасом го­рючего и боеприпасов и может составлять до 200 километров[35].

В 1936 г. с учетом теории «глубокой операции» проводились масштабные маневры Белорусского военного округа[36]. Ими руководил И.П. Уборевич (рас­стрелян в 1937 г. по «делу Тухачевского»), которого исключительно высоко как военного профессионала оценивали Г.К. Жуков, И.С. Конев, К.А. Мерец­ков и другие советские полководцы.

Триандафиллов не успел переработать свою книгу по теории «глубокой операции». Сохранился черновик новой редакции, в которой, как справедливо отмечает Дж. Кипп, Триандафиллов уделял внимание вопросам применения крупных бронетанковых сил в наступлении, а также роли механизированных общевойсковых соединений[37].

Л.Н. Лопуховский и Б.К. Кавалерчик небезосновательно утверждают, что «теория глубокого боя и операции заслонила для нашей армии разработку про­блем обороны, маневренной войны, встречных операций, сложных вопросов вынужденного и преднамеренного отхода. В конечном итоге идея «ответного удара» стала стержнем плана войны вместо более подходящей для нашей армии идеи стратегической обороны»[38].

Как теперь уже достаточно широко известно, наиболее подробно необхо­димость ставки в начальный период будущей войны на стратегическую оборо­ну с последующим переходом в контрнаступление обосновал еще в 1920-е гг. Свечин [39]. Среди его единомышленников были такие видные отечественные теоретики, какА.И. Верховский, В.А. Медиков, А.А. Незнамов.

Можно достаточно уверенно говорить о том, что ставка советской стороны на начальном этапе на стратегическую оборону с последующим мощным контрнас­туплением, как предлагал Свечин и его сторонники, была бы значительно более адекватным способом противостояния блицкригу, чем тот план войны, который имелся у командования РККА накануне гитлеровского вторжения в СССР.

Тухачевский выступал яростным критиком военно-стратегических воззре­ний Свечина, в том числе его взглядов на роль стратегической обороны. В ряде случаев критика Тухачевского была фактически шельмованием этого выдаю­щегося отечественного военного теоретика и военачальника[40].

К сожалению, недоучет руководством СССР и командованием Красной Армии важности стратегической обороны стал их ахиллесовой пятой в началь­ный период Великой Отечественной войны[41]. Во многом это было результатом прямого воздействия партийно-государственной идеологии на военную страте­гию СССР.

Принципы управления войсками в вермахте имели давнюю традицию, восходящую по крайней мере к временам Г. фон Шарнгорста и А. Гнейзенау — крупнейших военных реформаторов Пруссии. Она стабильно передавалась из поколения в поколение, в том числе офицерами службы Генерального штаба. Огромная систематическая работа была проделана фон Мольтке-старшим, воз­главлявшим прусский, а затем германский Большой Генеральный штаб в 1858— 1888 годах.

Фон Мольтке-старший настойчиво добивался от командиров всех степе­ней единого подхода к рассмотрению обстановки и принятию боевого реше­ния, стремился развивать в них самостоятельность мышления и действий, ини­циативность[42]. Для командиров оперативного уровня огромное значение имели тщательно подготавливаемые командно-штабные игры, которые совершенство­вались в вооруженных силах Германии из поколения в поколение. В этих играх во многом и воспитывались самостоятельное оперативное мышление, гибкость в принятии решений в зависимости от складывающейся обстановки. Фон Мольтке к франко-прусской войне 1870—1871 гг. сумел подготовить ко­мандный состав прусской армии к децентрализации управления и к инициа­тивности личного состава вплоть до отдельного бойца, крайне необходимых для управления во встречном бою, характереном для этой войны. Как отмечал Свечин, «при недостаточной подготовке частных начальников встречный бой угрожает выродиться на поле сражения в анархию»[43].

Сам фон Мольтке-старший весьма красноречиво писал об отрицательных сторонах «жесткого» управления, при котором всячески ограничивается иници­атива командира или командующего: «Несчастнейший из командиров тот, кем жестко управляют, каждый день, каждый час он должен объяснять вышестоя­щим свои замыслы, планы, намерения, ежесекундно его одергивают по теле­графу. В таких условиях командир теряет уверенность в себе, решительность и храбрость. Он уже не может вести войну. Дерзкое решение можно принять только в одиночку»[44].

Генерал вермахта Б. Мюллер-Гиллебранд в своем обстоятельном труде, посвященном Сухопутным войскам Германии периода второй мировой войны, отмечал особое значение инициативных действий командира в условиях быстро меняющейся обстановки, которых добивалось командование вермахта[45].

Фон Манштейн в своих послевоенных мемуарах писал, что успехи вермах­та во многом зиждились на традиции самостоятельности в немецкой армии, не предоставлявшейся «в такой степени командирам никакой другой армии — вплоть до младших командиров и отдельных солдат пехоты»[46].

В ходе гражданской войны в России 1918—1922 гг. и у красных и у белых инициативность командиров и командующих в силу специфики этой войны, в том числе отсутствия сплошных фронтов и маневренности, проявлялась весьма широко. Этот дух инициативности в Красной Армии сохранялся какое-то вре­мя, однако был почти вытравлен в результате репрессий 1937—1938 гг. и пос­ледующих лет.

Жуков (в то время командующий Киевского особого военного округа) на совещании высшего руководящего состава РККА в декабре 1940 г. подчерки­вал: «В условиях маневренной войны с подвижным и искусным противником потребуются командиры, воспитанные на проявлении разумной инициативы и большой самостоятельности, иначе командиров, приученных все делать по рас­писанию, активный, инициативный противник разобьет в первом же сраже­нии»[47]. С подобных же позиций выступали и такие видные военачальники как К.А. Мерецков (начальник Генерального штаба РККА в августе 1940 г. — январе 1941 г.), генералы И.С. Конев, И.Р. Апанасенко[48]. Но за оставшееся до начала Великой Отечественной войны время удалось сделать далеко не так много, как этого требовало реальное положение дел в советских вооруженных силах, сложившееся после репрессий 1937—1938 годов.

Важная роль в управлении войсками вермахта отводилась принципу еди­ноначалия, который практически никогда не подвергался сомнению. Большую работу по обеспечению этого принципа в прусской (германской) армии проде­лал в XIX в. фон Мольтке-старший.

«Принцип единоначалия в управлении войсками, не допускавший побоч­ных путей отдачи приказов и приказаний, а также свобода принятия решений давали общевойсковому командиру возможность уверенно проводить свое ре­шение в жизнь», — писал генерал вермахта Мюллер-Гиллебранд. По его сло­вам, «в сухопутной армии в отличие от высших органов ОКБ этот принцип неограниченной командной власти проводился, как и прежде, с достаточной последовательностью»[49].

В Красной Армии принцип единоначалия в период 1917—1942 гг. по по­литико-идеологическим причинам неоднократно нарушался: вводился инсти­тут политкомиссаров, которые подчас весьма жестко контролировали действия командиров, вмешиваясь в управление боевыми действиями. В очередной раз в момент раскручивания репрессий против подавляющей части высшего и стар­шего командного состава РККА институт военных комиссаров был введен По­становлением ЦИК и СНК СССР от 10 мая 1937 г. в связи с «антисоветской троцкистской организацией в Красной Армии [50]. Как говорил руководитель Главпура РККА Л.3. Мехлис в своем выступлении на XVIII съезде ВКП(б) в 1939 г., «комиссары и политработники — глаза и уши партии в Красной Ар­мии»[51]. В начале 1940 г. единоначалие вновь было восстановлено. После этого высшее военное командование Красной Армии стало всячески подчеркивать его значение. Так, например, генерал-лейтенант И.С. Конев на Совещании высшего руководящего состава РККА в декабре 1940 г. говорил о том, что «коллегиальное управление частями в бою к добру не приведет и что, следова­тельно, единоначалие — как целесообразный принцип управления присущ ар­мии»[52]. В «Приказе о боевой и политической подготовке войск на 1941 учеб­ный год» от 21 января 1941 г., подписанном наркомом обороны С.К. Тимо­шенко, ставилась задача «укреплять единоначалие как основу (курсив автора. — А.К.) управления войсками»[53].

После тяжелых поражений Красной Армии в первые месяцы 1941 г. ин­ститут политкомиссаров, обладавших большими полномочиями, был введен вновь. Многие ветераны рассматривали это и как акт политического недоверия к командному составу, в своем подавляющем большинстве состоявшему в ВКП(б), и как меру, дезорганизующую управление. В октябре 1942 г. единона­чалие в Красной Армии было вновь восстановлено[54].

В вермахте большое внимание уделялось тому, чтобы маневренные, скоро­течные боевые действия обеспечивались устойчивой и надежной связью на всех уровнях в стратегическом, оперативном и тактическом звеньях. Была про­ведена работа по заблаговременному оборудованию командных пунктов, начи­ная со ставки фюрера — Главнокомандующего вермахтом. Все эти пункты управления, особенно ставка Гитлера в Восточной Пруссии, имели мощные узлы связи, обеспечивавшие надежное непрерывное управление войсками. В этом отношении вермахт, безусловно, превосходил своих противников и в 1939 г. и в 1940 г.; то же можно сказать и о его превосходстве в этом вопросе над

Красной Армией, по крайней мере, до 1943 года. Здесь, в частности, уместно вспомнить, что для высшего руководства СССР и Генштаба накануне нападе­ния гитлеровской Германии специальные пункты управления отсутствовали.

При подготовке к войне с СССР Генеральный штаб сухопутных войск вермахта проделал большую работу, чтобы обучить офицеров умело вести раз­ведку, обеспечивать взаимодействие между родами войск, фронтами и авиаци­ей, быстро реагировать на изменение боевой обстановки, рационально исполь­зовать имеющиеся силы и средства, заблаговременно готовиться к борьбе с танками и авиацией противника[55].

В течение нескольких лет перед началом второй мировой войны в нацис­тской Германии планомерно осуществлялось создание танковых объединений — без метаний, шараханий из одной крайности в другую, с поэтапной отработ­кой вопросов управления все большей массой танков, с поиском оптимального соотношения в танковых соединениях между собственно танковыми частями, с одной стороны, и мотопехотой, артиллерией, зенитной артиллерий, частями обеспечения (в том числе ремонта танков), саперными частями — с другой. 12 октября 1934 г. была завершена разработка схемы первой танковой дивизии вермахта (учебной). Как писал Гудериан, «объединение наших немногочислен­ных бронетанковых сил в крупные соединения — дивизии и объединение этих дивизий в корпус должно было компенсировать недостаток в количественном отношении». Такие части в Германии, в отличие от других стран, не создава­лись для непосредственной поддержки пехоты. Гудериан последовательно и исключительно настойчиво, с серьезными расчетами выступал против того, чтобы имевшееся у Германии ограниченное число танков распределялось по пехотным дивизиям, на чем настаивали многие германские военачальники [56]. И ему, подчас в острой борьбе со своими оппонентами, удалось добиться при­знания правоты своей позиции.

Но это не означало, что по воззрениям германских теоретиков и военачаль­ников, пехота не нуждалась в непосредственной поддержке танков. На практике этот вопрос неоднократно вставал в ходе второй мировой войны перед немецким командованием — особенно тогда, когда блицкриг в СССР не состоялся.

По-иному решалась проблема распределения бронетанковой техники во французской армии. В результате, она была лишена возможности массирован­ного применения танков.

К 15 октября 1935 г. в Германии были сформированы три танковые дивизии — 1-я, 2-я и 3-я. Одновременно были созданы так называемые лег­кие дивизии (три дивизии по два мотопехотных полка, разведбат, артполк, танковый батальон и др. части). Были также сформированы четыре мотоди­визии, представлявшие собой обычные полностью моторизованные пехотные дивизии[57].

Были образованы 14-й армейский корпус, состоявший из мотодивизий, 15-й армейский корпус, сформированный из легких дивизий; 3 танковых ди­визии вошли в состав 16-го армейского корпуса. Что принципиально важно, так это то, что все три корпуса были сведены в одну вновь созданную 4-ю группу, которую 1 апреля 1937 г. возглавил генерал В. фон Браухич (будущий главком сухопутных войск Германии). Находившийся в Лейпциге штаб этой группы отвечал за обучение и комплектование указанных соединений, за опе­ративную подготовку их штабов.

Таким образом, уже в 1937 г. в Германии возник прототип танковой армии, способной решать задачи оперативного и даже стратегического уровня. Это формирование последовательно, без радикальных изменений и ломок, раз­вивалось в оставшиеся до второй мировой войны годы. Через его школу про­шли сотни офицеров вермахта.

В отечественных исследованиях организационным решениям германского командования до сих пор не придается должного значения. Автору пока не удалось обнаружить и следа того, что создание 4-й группы в таком составе стало бы предметом особого внимания нашей военной разведки, военного ко­мандования СССР, не говоря уже о высшем руководстве страны.

При подготовке к войне против СССР в вермахте значительно увеличи­лось количество танковых дивизий, что позволило сформировать четыре тан­ковые группы, преобразованные позднее в танковые армии. При этом число танков в каждой дивизии уменьшилось, но в общей массе танков возросла доля средних танков, производство которых было увеличено в Германии после раз­грома Франции и ее союзников. По разным причинам вермахт не смог исполь­зовать в сколько-нибудь значительных количествах трофейные французские и английские танки. Но им были взяты на вооружение легкие танки чехословац­кого производства, отличавшиеся высокими тактико-техническими и эксплуа­тационными характеристиками. Для формирования новых танковых дивизий были использованы наиболее подготовленные пехотные и моторизованные ди­визии вермахта с личным составом, имевшим высокий общеобразовательный уровень и обладавшим различными техническими навыками[58].

Красная Армия была едва ли не пионером в создании танковых частей и соединений. В 1929 г. был образован первый механизированный полк, развер­нутый в механизированную бригаду; их ядром были танки. В 1932 г. было начато формирование механизированных корпусов.

В августе 1938 г. механизированные корпуса без особых изменений в их оргструктуре были переформированы в танковые. К концу 1938 г. в Красной Армии уже имелось 4 танковых корпуса, 24 отдельных танковых бригады и 4 тяжелых танковых бригады[59]. Этим была создана хорошая основа для создания танковых армий (танковых групп). Но в 1939 г. танковые корпуса были упраз­днены, исходя из опыта локальной войны в Испании, где танки использова­лись в сравнительно небольших масштабах.

В июне 1940 г. в ускоренном порядке вновь началось формирование круп­ных танковых соединений — механизированных корпусов со штатной численно­стью танков 1032 единицы. Эти корпуса имели в боевом составе по две танко­вых и по одной моторизованной дивизии, которые формировались заново, в связи с расформированием имевшихся до этого танковых бригад. Решение о расформировании танковых бригад в РККА было одной из наиболее крупных ошибок организационного характера накануне Великой Отечественной войны, имевшей самые тяжелые последствия для нашей армии и всей страны[60].

Одним из важнейших элементов организации германских вооруженных сил в войне против СССР было наличие в них высших оперативных объедине­ний ВВС — воздушных флотов.[61] Базовой организационной единицей люфт­ваффе была эскадра, в которую входили, как правило, самолеты одного типа — бомбардировщики, пикирующие бомбардировщики или одномоторные истре­бители, тяжелые двухмоторные истребители. Численность самолетов в эскадре была 100—200 единиц. Эскадра, в свою очередь, составляла 2—3 авиагруппы по 3 отряда (эскадрильи) в каждой. Эскадры входили в состав авиационных кор­пусов, которые и образовывали воздушные флоты. В состав воздушных флотов ВВС Германии входили также зенитные корпуса. Состав воздушных флотов, их структура позволяли как проводить самостоятельные воздушные операции, так и обеспечивать поддержку сухопутных войск и ВМС на тех или иных направлениях[62].

ВВС Красной Армии такой организации не имели. Прежде всего, в них отсутствовали высшие оперативные соединения. Подавляющая часть боевой авиации РККА.была подчинена командованию общевойсковых объединений (фронтов и армий). Это затрудняло массированное использование ударной авиации[63].

К 22 июня 1941 г. военная авиация нацистской Германии численно усту­пала ВВС Красной Армии, но обладала значительными преимуществами по тактико-техническим характеристикам самолетов, по уровню летной и такти­ческой подготовки летного состава, по наличию у летчиков реального боевого опыта, а также в силу отмеченных выше организационно-штатных решений[64].

Польша, как и предвидел еще в 1920-е гг. Свечин, стала первой жертвой Германии в новой мировой войне[65]. Она была разгромлена вермахтом менее чем за две недели.

В подавляющей части современных исследований отмечается, что во мно­гих случаях польские войска оказали мужественное сопротивление агрессору. Но уровень боевой подготовки, оперативного искусства, технической оснащен­ности вермахта, степень быстроты действий его соединений и частей намного превосходили то, что могла противопоставить ему польская армия.

В отличие от 1940 и 1941 гг. танковые силы вермахта еще не действовали автономно в виде корпусов или танковых групп на оперативном уровне. Они использовались на тактическом уровне как отдельные дивизии. Воздушно-десантные части держались в резерве. В ходе «польской кампании» впервые были апробированы методы максимально тесного взаимодействия танковых сил и авиации, что в мирное время в больших масштабах не отрабатывалось на маневрах в Германии[66].

В операциях германских танковых войск в войне против Польши делалась ставка, прежде всего, на быстроту действий, а не на использование огня с бронированных машин как средства подавления. Это требовалось, чтобы вне­сти смятение в ряды обороняющихся поляков и подавить их волю к сопротив­лению. Танки, как правило, обходили укрепленные районы, противотанковые препятствия, населенные пункты, не таранили хорошо подготовленную оборо­ну в лоб. Главным было, действуя по линии наименьшего сопротивления, про­рваться, развивая успех, в тыл противника.

Как писал Лиддел Гарт, «для польской армии было бы разумнее организо­вать оборону значительно восточнее границы, за широкими реками Висла и Сан»[67]. Но для этого надо было бы оставить некоторые важные районы стра­ны, что для польских руководителей представлялось неприемлемым с полити­ческой и экономической точек зрения.

Заметим, что подобным же образом была дислоцирована и значительная часть сил Красной Армии в западных военных округах. Наиболее опасной была конфигурация сил Западного ВО на Белостокском выступе. Положение дел здесь в первые дни приграничного сражения было усугублено некоторыми ошибочными действиями командования Западного фронта во главе с генералом армии Д.Г. Павловым[68].

Чисто военные операции вермахта против Польши сопровождались не­мецкими акциями «психологической войны» и массовым использованием ди­версионных групп.

Быстрому успеху вермахта способствовало и то, что польское командование уделяло явно недостаточно внимания подготовке к обороне, в том числе не зани­малось строительством оборонительных сооружений. К. Типпельскирх писал, что польское командование «безответственными в оперативном отношении действия­ми в значительной степени ускорило быструю победу немецких войск»[69].

Война против Польши велась гитлеровской Германией при наличии ми­нимальных запасов боеприпасов и других средств обеспечения боевых дей­ствий войск. Современный немецкий исследователь Карл-Хайнц Фризер отме­чает, что уже через 8 дней войны в Польше наступил почти полный коллапс обеспечения германских войск боеприпасами (в люфтваффе, например, кончи­лись запасы авиабомб). Генеральный инспектор ВВС генерал-полковник Эр-хард Мильх после польской кампании заявил, что потребуется 7 месяцев, что­бы обеспечить немецкие ВВС всем необходимым. Значительными были потери автотранспорта в моторизованных дивизиях — до 50% [70]. Пока нет свиде­тельств того, что об этой проблеме были осведомлены разведки СССР или западных стран — союзниц Польши.

В ходе польской кампании вермахт получил ценнейший боевой опыт, хотя и имел дело с заведомо более слабым противником. Генеральный штаб Сухопутных войск вермахта в традициях Г. фон Мольтке-старшего в кратчай­шие сроки изучил уроки польской кампании и немедленно ввел соответствую­щие изменения в систему боевой и оперативной подготовки вермахта. Но даже после скоротечной победы над Польшей влияние опыта первой мировой войны на мышление генералитета оставалось огромным. Генерал-полковник Риттер фон Лееб предостерегал против того, чтобы полагаться на такой же быстрый успех в войне с Францией, как с Польшей. Он считал, что в войне с Францией обеспечение внезапности невозможно и война приобретет затяжной характер с огромными потерями для Германии[71]. Многое свидетельствует о том, что по­добные мнения доминировали и у командования западных союзников. Уроки блицкрига германо-польской войны 1939 г. не были должным образом учтены ни Францией и ее союзниками, нй советским руководством и высшим воен­ным командованием. Это в немалой степени способствовало успехам вермахта в 1940 г. на Западе и в 1941 г. на Востоке.

В подготовке разгрома Франции и ее союзников весьма важную роль сыг­рали отработанные до совершенства военные игры, которые проводились в луч­ших традициях фон Мольтке-старшего, фон Шлиффера и фон Секта. В таких играх одним из наиболее сложных элементов является выступление за противни­ка. В одной из таких игр немецкими генштабистами был сделан вывод о том, что «французское и английское командование не способны должным образом реаги­ровать на внезапность, что они все время будут запаздывать в своих действиях в случае обеспечения немцами внезапности»[72]. Это совпадало с мнением Гитлера о французских и британских государственных руководителях.

Перед осуществлением блицкрига против Франции в 1940 г. боевые воз­можности вермахта существенно увеличивались по всем направлениям. Это касалось не только танков и авиации, но и средств ПВО, артиллерии, средств обеспечения мобильности. С учетом опыта польской кампании наращивалось производство боеприпасов, важная роль отводилась пикирующим бомбарди­ровщикам «Юнкерс-87», а в деле завоевания господства в воздухе — истребите­лям «Мессершмит-109» новейших модификаций.

Усиливалась и германская артиллерия ПВО. Считалось, что она высвобо­дит истребительную авиацию люфтваффе для задачи завоевания господства в воздухе. Многие германские орудия ПВО были двойного назначения и могли вести борьбу с танками противника. Мобильная немецкая зенитная пушка калибром 88 мм весила 4,92 т и по своим характеристикам превосходила фран­цузские; британская калибром 3,7 дюйма весила 10,3 тонны. Даже 40-мм пуш­ки «бофорс», приобретенные обеими странами в Швеции, весили в 2 раза меньше в германском варианте, чем в английском[73].

К 1939 г. Франция имела 5 полков ПВО, Германия — 72 полка; особенно отставали французы в орудиях малых калибров — от 20’до 40 мм — для отражения налетов на малых высотах на мосты и малоразмерные цели[74].

Во многих современных исследованиях опровергается утверждение о том, что люфтваффе имели большое преимущество над авиацией французов и их союзников. У Франции было примерно одинаковое с Германией число боевых самолетов. При этом французские летчики налетали больше часов, чем не­мецкие. Во французских ВВС сохранялось ядро блестящих летчиков первой мировой войны, но у немцев важную роль играли пилоты, имевшие опыт войны в Испании, Польше, Норвегии. Они хорошо разбирались в эффек­тивности огня малокалиберной артиллерии ПВО, знали, как оптимально построить боевые порядки бомбардировщиков, как эффективнее использо­вать истребители. В частности, о том, что истребителям лучше летать пара­ми, а не тройками, летчики французской Воздушной Армии (Armee de l’Air) не знали[75]. Люфтваффе в целом превосходили ВВС Франции в тактическом отношении.

Во Франции перед войной был создан пикирующий бомбардировщик «Луар-Ньюпор» LN-40 с характеристиками, подобными «Ю-87». Командование ВВС Франции отрицательно отнеслось к этой машине, и она не использовалась во французских ВВС. Соответственно во Франции недооценивали роль сравни­тельно тихоходного «Ю-87» в люфтваффе[76].

Подобным же образом к «Ю-87», как свидетельствует в частности авиа­конструктор и заместитель наркома авиапромышленности СССР А.С. Яковлев, относились и в ВВС РККА[77], и этот самолет так и не был закуплен в Германии (при этом были закуплены образцы практически всех других бомбардировщи­ков, имевшихся на вооружении ВВС «третьего рейха»).

Большая часть ВВС Франции не была способна взаимодействовать с сухо­путными войсками. В военно-воздушной доктрине имелись понятия «штурмо­вые удары» и «удары пикирующих бомбардировщиков», но средства для этого отсутствовали.

Истребитель «Девуатен» Д-520 по своим характеристикам был сопоставим с «Супермарин Спитфайер» и последними модификациями «Мессершмита-109». Но к маю 1940 г. в ВВС Франции имелось всего 79 таких машин[78].

К. Фризер небезосновательно отмечает, что развитие танков в Германии, благодаря ограничениям Версальского договора, чуть ли не на поколение отста­вало от развития бронетанковой техники Великобритании и Франции[79].

Генерал М.Г. Гамелен, командующий союзными войсками во Франции в первые дни вторжения Германии, позднее признавал, что французские танки были лучше немецких в борьбе танк против танка[80].

По оценкам экспертов, обладавший высокими качествами французский танк Somua S35 превосходил немецкие средние танки. У французов также были хорошие противотанковые средства, поражавшие все немецкие танки (кроме небольших модифицированных средних танков Т-4 с передней частью, у кото­рых имелось дополнительное экранирование). Но во французских механизиро­ванных войсках гораздо хуже, чем у немцев, обстояло дело с системой управле­ния и связи[81]. Французские танки были плохо оснащены радиостанциями. И в целом дело с радиосвязью во французской армии было не на должном уровне. Даже у штаба главкома не было собственной радиостанции[82].

Танковые дивизии Франции в отличие от германских не имели никакой тактической подготовки, их действия не увязывались с действиями других элементов вооруженных сил. Начальник Генштаба германских сухопутных войск Гальдер именно под влиянием отмеченной выше командно-штабной игры стал в определенный момент склоняться к тому, что дерзкое наступление вермахта через Арденны принесет успех, за что активно ратовал начальник штаба группы армий «А» фон Манштейн. До этого Гальдер долгое время считал, что район Арденн мало пригоден для танков[83].

В первоначальном плане, составленном под руководством Гальдера, пре­дусматривалось нанести главный удар, как ив 1914 г., через центральную часть Бельгии. Это было бы в определенной мере повторением «плана Шлиффена».

Согласно же плану другой стороны, составленному генералом Гамеленом, усиленное левое крыло союзных армий должно было вступить в Бельгию не­медленно вслед за вторжением немцев в эту страну и продолжить наступление в восточном направлении до рубежа р. Диль, а если бы оказалось возможно, то и дальше. Французский план действий («план Диль») был на руку немцам. Он создавал для вермахта эффект удара по флангу крупной группировки в духе идей фон Мольтке и фон Шлиффена[84].

Гамелен перебросил основную часть своих бронетанковых сил в Бельгию, чтобы прикрыть наступающие войска союзников. Перед Арденнами он оставил только небольшой заслон из сравнительно слабых дивизий.

Силы вермахта были брошены в наступление 10 мая Г940 г. — поначалу против Голландии и Бельгии, что дезориентировало союзное командование. Французы и их союзники решили, что немцы снова, как ив 1914 г., действуют по канонам «плана Шлиффена»[85].

Переход через Арденнские горы был тщательно продуман и отработан на основе большого количества собранных штабными работниками соединений и объединений вермахта сведений о дорогах, водных преградах, мостах, перепра­вах. В 1940 г. в танковой группе имелось 5 танковых и 3 моторизованные дивизии, большое количество корпусных и армейских частей, тыловые служ­бы. У соединений и частей танковой группы было отработано тесное взаимо­действие с авиацией — со штабами 3-го воздушного флота, 2-го авиационного корпуса, особенно непосредственно с поддерживавшими танковые группы час­тями ближних бомбардировщиков, а также с 1-м корпусом ПВО[86]. В Арденнах действовало 45 дивизий вермахта против 9 французских[87].

Командование танковой группы Клейста и группы армий «А» решилось на крайний риск, наступая очень узким фронтом с высокой степенью пере­грузки маршрутов. В процессе прохождения танковая группа оказывалась весь­ма уязвимой для ударов с воздуха. Ее колонны на каждом из четырех маршру­тов, с учетом средств усиления и тылов, растягивались более чем на 300 кило­метров. Союзники имели здесь еще один шанс сорвать германское наступление массированными ударами своей авиации по колоннам, растянувшимся от Рей­на до Мааса, но этот шанс они не использовали[88].

Расчет на «теренциев варронов» в стане западных союзников в 1940 г. полностью оправдался. Генерал фон Бок записал в своем дневнике, узнав, что танковая группа Клейста успешно форсировала Маас, что «французы выгляде­ли так, как будто они полностью утратили здравый смысл! В ином случае они могли бы остановить нас и остановили бы нас»[89].

Но даже после прорыва через Арденны и форсирования Мааса высшее командование вермахта продолжало опасаться контрудара французов по срав­нительно небольшому числу немецких танковых и механизированных диви­зий, прорвавшихся глубоко в тыл союзников. Проявлял большую нервозность и сам Гитлер[90].

Однако после дальнейших успехов германских танковых соединений в реализации формулы «молниеносной войны» Франция признала себя побеж­денной, а Великобритания в районе Дюнкерка эвакуировала свой экспедици­онный корпус, потеряв все тяжелое оружие. Эти результаты в значительной мере были связаны с высоким уровнем инициативности таких танковых ко­мандиров, как Г. Гудериан, Э. Роммель и др., действовавших в соответствии с заветами фон Мольтке-старшего.

В сочетании с массированным применением диверсионных групп в тылу противника, хорошей координацией действий сухопутных войск и ударов авиации танковые и механизированные войска вермахта нарушали, прежде всего, систему управления войсками противника, оказывали на него мощное психологическое воздействие, создавая во многих случаях хаос и панику. В целом, видимо, эта сторона действий немецких танковых и механизированных войск была недооценена советским военным командованием перед 22 июня 1941 года.

Многое говорит о том, что главной причиной поражения Франции и ее союзников в 1940 г. была неадекватность французской военной мысли новым условиям; она отставала от развития германской военной мысли на пару деся­тилетий, несмотря на наличие упоминавшегося выше труда Ш. де Голля.

Известно, что нарком обороны С.К. Тимошенко, выступая на совещании высшего командного состава РККА 31 декабря 1940 г., заявил, что в страте­гическом отношении война 1940 г. на Западе ничего нового не дала. Нарком обороны СССР не увидел «ничего нового» в том, как в 1940 г. нацистской Германией было осуществлено стратегическое сосредоточение и развертыва­ние войск и как серией последовательных операций в очень сжатые сроки были решены крупнейшие стратегические задачи войны. Это было одной из грубейших принципиальных ошибок советского высшего командования в оценке войны 1940 г. на Западе. Тимошенко тцкже ничего не сказал о том, где вермахтом был нанесен главный удар. Он как бы упрекнул германскую армию в том, что она «не отважилась атаковать и прорвать «линию Мажи-но»», что она предпочла ее обойти, «не считаясь с нейтралитетом Голландии и Бельгии». При этом не был упомянут главный удар вермахта через террито­рию Люксембурга и через Арденны (группа армий «А» с танковой группой Клейста). Удар же через Бельгию и Голландию, как отмечалось, носил отвле­кающий характер. Тимошенко высоко оценил моральный дух вермахта в вой­не на Западе: «Твердость дисциплины, большая инициативность и активность командиров всех рангов и готовность войск к самопожертвованию»[91]. В целом успехи немецкого блицкрига на Западе произвели сильное впечатление на ко­мандование РККА и на специалистов, занимавшихся исследованием этого воп­роса. Это нашло отражение, в частности, в ряде публикаций в профессиональ­ных советских военных журналах[92].

Сталин, выступая перед выпускниками военных академий РККА в Крем­ле 5 мая 1941 г., говорил: «С точки зрения военной, в германской армии ничего особенного нет и в танках, и в артиллерии, и в авиации. Значительная часть германской армии теряет свой пыл, имевшийся в начале войны. Кроме того, в германской армии появилось хвастовство, самодовольство, зазнайство. Военная мысль Германии не идет вперед, военная техника отстает не только от нашей, но Германию в отношении авиации начинает обгонять Америка»[93]. Отчасти Сталин был прав в отношении «самодовольства» и «зазнайства». Но в целом такие оценки дезориентировали командование и командиров РККА, советскую оборонную промышленность. В этом выступлении Сталина, в част­ности, ничего не было сказано об уровне оперативного искусства вермахта, о важности имевшегося у него богатого боевого опыта и т.п.

Ряд ветеранов советской разведки в беседах с автором неоднократно от­мечали, что в докладах, в разведывательных обзорах акцент делался не на добытых данных об уровне управления у вероятного противника и его уме­нии руководить в наступательных операциях огромными массами войск, не на идеях, лежавших в основе боевых уставов и наставлений, а, прежде всего, на численности и структуре его вооруженных сил, их дислокации, наличии основных видов вооружений и военной техники, ее тактико-технических ха­рактеристиках и т.д. В результате складывалась картина, не дававшая полного представления о реальных боевых возможностях опаснейшего противника, постигшего, по выражению Свечина, «оперативную тайну» второй мировой войны.

К сожалению, командование РККА в целом не смогло должным образом оценить то, что было осуществлено вермахтом в 1939 г. и в 1940 г. при разгро­ме вооруженных сил Польши, Франции и ее союзников.

Большую роль в неадекватном усвоении опыта войны против Польши и Франции сыграло положение дел в советской разведке — как в военной, так и в политической, которые в 1937—1939 гг. подверглись жесточайшим репресси­ям. Это серьезнейшим образом отразилось, в частности, на аналитических воз­можностях разведки[94]. Сыграла свою роль и чехарда с назначениями в Гене­ральном штабе РККА — как на уровне начальников Генштаба, так и начальни­ков оперативного управления Генштаба — этого «генштаба в генштабе».

Если говорить о работе войсковой и оперативной разведки в гитлеровском вермахте, то она была не просто лучше поставлена, нежели в польской, фран­цузской или английской армиях. В вермахте и гораздо лучше было отлажено взаимодействие разведчиков с работой других подразделений штабов, прежде всего, с операторами. Это относилось и к руководству военной разведки, и к высшему командованию. Взаимоотношения разведчиков и операторов можно, безусловно, отнести к «тонким характеристикам» системы боевого управления. У западных же союзников наблюдалась совсем иная картина. Вот ее описание: «Французские и британские разведслужбы поставляли данные на столы (в ка­бинеты) офицеров-операторов так, как будто они приносили им ежедневную газету»[95].

Польская кампания характерна первым оперативным использованием ра­диоразведки. Еще более масштабным было использование радиоразведки в ходе кампании вермахта против Франции и ее союзников в 1940 году. При этом немецкие службы прослушивания эфира использовались и для активных ме­роприятий, имитируя ложную радиосвязь несуществующей немецкой армии[96].

В вермахте накануне вторжения в СССР значительно большее внимание, чем в советских вооруженных силах, уделялось средствам радиотехнической разведки. На первом этапе Великой Отечественной войны это давало дополни­тельные, весьма важные данные для германского командования при нанесении ударов по важнейшим элементам системы военного управления, особенно в оперативном звене. Средствами радиоразведки вермахта подробно были вскры­ты дислокация частей и соединений ВВС РККА, их состав, даже тактико-технические характеристики самолетов; боевые порядки ВВС РККА; переме­щение частей, система снабжения; потенциальные цели для бомбардировок[97].

Одновременно службами связи вермахта предпринимались масштабные меры по защите информации, передаваемой по радио, в том числе с использованием шифровальных машин «Энигма». Высокая степень защищенности передавае­мой по радио информации давала возможность командующим и командирам, штабам вермахта смело и интенсивно пользоваться этим видом связи. В этом они значительно превосходили своих противников, в том числе командующих и командиров, штабы РККА. Как уже отмечалось, использование радиосвязи было одним из важнейших условий эффективного продвижения подвижных соединений, координации действий родов сухопутных войск (артиллерии, тан­ков, пехоты, инженерных частей), надежного взаимодействия люфтваффе с сухопутными войсками и т.д. Советской разведке, в отличие от британской, не удалось проникнуть в тайны германских шифров и кодов[98]. Это существенно снижало качество разведданных, получаемых советским государственно-партий­ным руководством и высшим военным командованием.

В вермахте очень большое значение придавалось также авиационной раз­ведке, особенно авиафоторазведке, которая осуществлялась с применением оп­тики и фотопленки высокого качества, надежной фотоаппаратуры в целом. Люфтваффе использовали не только специальные разработки немецких уче­ных и инженеров, но и технические достижения общего назначения. По ряду оценок, перед началом второй мировой войны Германия располагала лучшей в мире оптикой, фотоаппаратурой, а также фотопленкой, соизмеримой по своему качеству, по крайней мере, с фотопленкой американского производства. Были отработаны технические возможности быстрой обработки получаемых данных и передачи этих данных от люфтваффе сухопутным войскам. Важную роль играло наличие стабильных, высококвалифицированных кадров по аналити­ческой обработке получаемых немецкой авиаразведкой снимков. Масштабы осуществления авиафоторазведки в отношении СССР, советских вооруженных сил накануне нападения Германии на Советский Союз были огромными[99].

Серьезным преимуществом вермахта было наличие специального высоко­эффективного самолета-разведчика (преимущественно тактическая разведка) «Фокке-Вульф-189» («Рама»), существенно повышавшего боевые возможности гитлеровских войск[100]. Для ведения практически постоянного наблюдения (и аэрофотосъемки) одних и тех же районов требовалось достаточно большое чис­ло самолетов-разведчиков. Кроме «Фокке-Вульф-189» в люфтваффе имелось много самолетов-разведчиков других типов — 275 дальних разведывательных самолетов (Дорнъе-17) и 356 других самолетов-разведчиков — Хеншель-45, Хен-шель-46 и прочие[101].

При этом в германских вооруженных силах много внимания уделялось тому, чтобы данные аэрофотосъемки (и разведданные из других источников) не оставались в виде «коллекций» в высших штабах, а немедленно размножа­лись и в требуемом количестве срочно рассылались в войска[102].

Генерал-фельдмаршал люфтваффе А. Кессельринг в своих воспоминаниях отмечал, что завоевание господства в воздухе германскими ВВС в первые дни войны против СССР обеспечила «прекрасно проведенная аэрофотосъемка» (и в целом «непрерывная воздушная разведка»). Благодаря этому, по оценке Кессель-ринга, в больших количествах советские самолеты были поражены на земле.

К сожалению, успеху немецкой разведки во многом способствовал дово­енный запрет высшего советского руководства сбивать гитлеровские самолеты, вторгавшиеся в воздушное пространство СССР. В Кремле, видимо, не понима­ли значения авиафоторазведки, катастрофически недооценивали тот ущерб, который был нанесен Красной Армии такими практически беспрепятственны­ми полетами немецких самолетов-разведчиков. В результате, по ряду оценок, люфтваффе смогли практически беспрепятственно осуществить сотни разведы­вательных полетов над войсками приграничных военных округов РККА в пред­военные месяцы 1941 года.

Ведение советскими ВВС авиафоторазведки над территорией, занятой бу­дущим противником, Наркомату обороны СССР категорически запрещалось высшим руководством СССР, что существенно затрудняло для военных воз­можность своевременно вскрыть выход войск противника на границу Советс­кого Союза. Жуков, занимавший в феврале — июле 1941 г. пост начальника Генштаба и заместителя наркома обороны СССР, позднее писал: «Могло ли руководство Наркомата обороны своевременно вскрыть выход вражеских войск на границу СССР — непосредственно в исходные районы, откуда началось их вторжение 22 июня? В тех условиях, в которые было поставлено военное руко­водство, сделать это было трудно. Нам категорически запрещалось ведение воздушной разведки, а агентурные данные запаздывали. К тому же, как стало известно из трофейных карт и документов, командование немецких войск про­извело сосредоточение собственно на границах в самый последний момент, а его бронетанковые войска, находившиеся на значительном удалении, были пе­реброшены в исходные районы только в ночь на 22 июня»[103]. То есть накануне нападения на Советский Союз гитлеровское командование поступило точно таким же образом, что и накануне развертывания наступательных действий на Западном фронте в мае 1940 г. против Франции и ее союзников.

Арсенал разведывательных средств вермахта не ограничивался технической разведкой. Практиковалось также массовое использование разведывательно-ди­версионных групп, нацеленных, прежде всего, на определение местоположения штабов, транспортных узлов, аэродромов. Что касается вопросов деятельности германской стратегической разведки (как военной, так и политической), кото­рой занималось VI управление РСХА (Главного управления имперской безопас­ности), то применительно к теме блицкрига они требуют особого рассмотрения. По имеющимся на сегодняшний день данным, успехи германской стратегичес­кой разведки в отношении СССР в целом были незначительными, что вело в частности к недооценке промышленного потенциала Советского Союза и мо­билизационных возможностей Красной Армии. Во многом это было и след­ствием жесткого контрразведывательного режима на территории СССР, бес­прецедентной цензуры печати и того, что в разведдеятельности гитлеровских спецслужб ставка делалась, прежде всего, на получение информации, необхо­димой для ведения «молниеносной войны». К. Типпельскирх писал, что опре­делить хотя бы приблизительно военную мощь Советского Союза было почти невозможно. По его словам, «на протяжении двадцати лет Советский Союз, отгородившийся уже тогда железным занавесом от остального мира, жил своей особой жизнью». В результате, отмечал Типпельскирх, «в таких решающих областях, как, например, транспорт и военная промышленность, возможности русских сильно недооценивались. Техническая оснащенность армии оставалась тайной…»[104].

Как отмечалось выше, в оперативном искусстве вермахта ставка делалась не на физическое уничтожение массы людей противника, а на его дезорганиза­цию, на то, чтобы посеять панику, отсечь тылы, нарушить связь, управление; в конечном итоге окружить и взять в плен большое число людей[105]. Расчет был также на то, что при этом снижались и собственные потери вермахта.

Применение германских танковых соединений и объединений во вторую мировую войну было ориентировано, прежде всего, на глубокие прорывы в оперативный тыл группировок противника, с тем чтобы личный состав соот­ветствующих частей и соединений испытал страх быть отсеченным от соседей и от тыла, испытал бы страх оказаться окруженным и уничтоженным/Танковые соединения вермахта с минимальным числом моторизованной пехоты действо­вали на большом удалении от основных сил, от общевойсковых соединений и объединений. Часто они не создавали плотного окружения, но умело имитиро­вали его. Они вводились в действие на стыках соединений противника, там, где не ожидалось сколько-нибудь серьезного сопротивления, где не было задач «взламывания» обороны, решение которых было чревато,большими потерями в бронетанковой технике. И для этих задач больше всего подходили легкие (и отчасти средние) танки с небольшим потреблением горючего, что облегчало действия танковых соединений и частей на большом удалении от тыла.

Сила воздействия глубокого проникновения танков в боевые порядки и оперативные тылы противника была представлена в одном из рассказов извес­тного французского писателя и военного летчика Антуана де Сент-Экзюпери, наблюдавшего с воздуха действия танковых войск вермахта в 1940 г. Он писал: «Враг уяснил себе одну очевидную истину и пользуется ею. Люди занимают немного места на необъятные просторах земли. Чтобы построить солдат сплош­ной стеной, их потребовалось бы сто миллионов. Значит, промежутки между войсковыми частями неизбежны. Устранить их, как правило, можно подвиж­ностью войск, но для вражеских танков слабо моторизованная армия как бы неподвижна. Значит, промежуток становится для них настоящей брешью. От­сюда простое тактическое правило: «Танковая дивизия действует, как вода. Она оказывает легкое давление на оборону противника и продвигается только там, где не встречает сопротивления. И танки давят на линию обороны. Про­межутки имеются в ней всегда. Танки всегда проходят»». Далее Сент-Экзюпери писал: «Эти танковые рейды, воспрепятствовать которым за неимением соб­ственных танков мы бессильны, наносят непоправимый урон, хотя на первый взгляд они производят лишь незначительные разрушения (захват местных шта­бов, обрыв телефонных линий, поджог деревень). Танки играют роль химичес­ких веществ, которые разрушают не сам организм, а его нервы и лимфатические узлы. Там, где молнией пронеслись танки, сметая все на своем пути, любая армия, даже если с виду она почти не понесла потерь, уже перестала быть арми­ей. Она превратилась в отдельные сгустки. Вместо единого организма остались только не связанные друг с другом органы. А между этими сгустками, как бы отважны ни были солдаты, — противник продвигается беспрепятственно. Армия теряет боеспособность, когда она превращается в скопище солдат»[106].

Эти оценки Сент-Экзюпери — весьма ценный элемент для понимания того, как на деле реализовывались идеи блицкрига (нельзя не вспомнить, что Свечин предостерегал советских разработчиков теории «глубокой операции» против увлечения таранными ударами).

Германия не обладала тяжелыми танками вплоть до 1943 года. В кампании против СССР в 1941 г. немецкие танковые группы действовали на удалении в сотни километров от основных сил сухопутных войск, что долгое время никак не укладывалось в сознании высшего командного состава РККА. При этом действия танковых войск вермахта сдерживались консерватизмом германских командующих групп армий — классических пехотных командующих.

Такие действия были связаны с большим риском — противник гипотети­чески мог нанести удар по флангам прорывающейся танковой группировки[107].

Но нанесение фланговых ударов требовало бы соизмеримого уровня так­тического и оперативного мастерства, наличия слаженных соединений, высоко­го качества работы разведки танковых и моторизованных частей и соединений, которая имела свою специфику, и ее взаимодействия с командованием. Напом­ним, что для этого была необходима и высокая«степень радиофикации танко­вых войск. Для успешных ударов во фланги с выходом в оперативный тыл противника необходимо было иметь устойчивую связь во всех звеньях (в том числе по горизонтали) и самим иметь инициативных, грамотных в тактическом и оперативном отношении командиров. Советские мехкорпуса в июне 1941 г. таким требованиям, как правило, не отвечали. В первые дни войны, в ходе контрудара под Дубно (битва за Дубно-Луцк-Броды), советские механизиро­ванные корпуса действовали малоэффктивно (в том числе по вине вышестоя­щего командования) и понесли огромные потери. Однако в то же время «благо­даря танкам и авиации Юго-Западный фронт избежал (на тот момент. — А.К.) катастрофического развития событий в виде окружения львовского выступа и смог относительно организованно отойти на рубеж старой границы»[108], был сорван стремительный прорыв вермахта к Киеву.

Немецкие танки превосходили машины своих противников не в бронеза-щите, вооружении или проходимости, а, прежде всего, в решениях, обеспечива­ющих удобство, эффективность работы экипажей. К ним относится наличие командирской башенки с приборами наблюдения высокого качества; размеще­ние наводчика вблизи центра тяжести танка, в силу чего он не подвергался большим колебаниям при движении машины и имел более выгодные условиях для ведения стрельбы и т. д.[109].

У германских танков в целом имелось большое число смотровых приборов, лючков, что давало немецким танкистам значительные преимущества в обзорно­сти[110]. В этом отношении немецкий средний танк Т-3, например, превосходил советский Т-34[111], обладавший многими преимуществами и над Т-3, и над Т-4.

В обеспечении реальных боевых возможностей танков огромную роль, наряду со средствами связи, играют прицелы для танковых орудий. У советс­ких танков на протяжении не одного года существовали проблемы и с каче­ством прицелов.

Для вермахта были характерны: высокий уровень радиофикации войск (прежде всего, танковых и моторизованных), высокое по тому времени каче­ство радиоаппаратуры, полное обеспечение средствами радиосвязи (УКВ) каж­дого немецкого танка и самолета, хорошее знание штабами и командирами схем связи, ее режимов. По некоторым оценкам отечественных и зарубежных специалистов, в то время Германия обладала лучшей в мире радиоаппаратурой, превосходившей по своему качеству и американскую и английскую технику. Радиофицированная танковая дивизия вермахта была подобна осьминогу, на­щупывавшему расположение противника щупальцами, в роли которых высту­пали ее мобильные разведывательные отряды[112].

С обеспеченностью средствами связи у советских танковых войск накану­не 22 июня 1941 г. дело обстояло значительно хуже. Это крайне негативно сказывалось на тактике бронетанковых войск РККА, которая длительное вре­мя уступала тактике немецкого «панцерваффе». Значительные проблемы со связью имелись перед началом Великой Отечественной войны и в авиации РККА. В целом дело со связью в Красной Армии, как уже говорилось, обсто­яло значительно хуже, чем у вермахта, на всех уровнях — от стратегического до тактического. Это ярко проявилось сразу же в начале советско-германской войны, когда, в частности, из-за утраты большей части связи было потеряно управление войсками со стороны командования Западного фронта РККА.

Жуков отмечал плохое положение дел в Красной Армии со связью и неумение командиров и штабов пользоваться современными средствами связи, прежде всего, радиосвязью[113]. По его словам, «командиры и штабы избегали пользоваться радиосвязью, предпочитая связь проводную. Что из этого полу­чилось в первые дни войны — известно»[114]. По свидетельству Жукова, недо­статочное внимание к роли связи в советских вооруженных силах шло с самого политического верха.

Острые проблемы со связью в Красной Армии были еще в ходе боев у озера Хасан,*во время похода в Западную Украину и в Западную Белоруссию в 1939 г., в советско-финскую войну в ноябре 1939 — марте 1940 года[115]. В акте приема Наркомата обороны СССР Тимошенко от Ворошилова (декабрь 1940 г.) отмечалось наличие большого числа устаревшей техники связи в войс­ках, отсутствие быстродействующих и засекреченных приборов[116].

Для реальной боевой эффективности танковых войск вермахта большое значение имела мотопехота, особенно оснащенная бронетранспортерами. «Дей­ствия спешившейся мотопехоты были аналогичны действиям штурмовых групп», история которых восходит к завершающему периоду первой мировой войны[117].

Командующие и командиры сухопутных войск и люфтваффе благодаря многочисленным командно-штабным играм и учениям обеспечили, как отме­чалось выше, исключительно тесное взаимодействие между частями и соеди­нениями этих двух родов войск как на оперативном, так и на тактическом уровнях. Авиация, особенно пикирующие бомбардировщики люфтваффе «Юн-керс-87», наносила высокоточные удары по различным объектам противника, включая отдельные орудия, танки, дзоты и доты.

Как отмечал Гудериан, «главная задача ударной авиации, взаимодейство­вавшей с танковыми соединениями и частями, состояла в том, чтобы обеспе­чить самую непосредственную поддержку танковых атак»[118].

Авианаводчики люфтваффе находились в боевых порядках сухопутных войск в передовых частях. Большую роль играли офицеры связи от авиации в танковых войсках. Они постоянно информировали авиационный штаб об из­менениях боевой обстановки и обеспечивали наведение самолетов на цель. Тан­ковые части должны были незамедлительно использовать результаты ударов авиации, пока противник не оправился от ударов с воздуха[119]. Одновременно офицеры связи от наземных войск направлялись в авиационные эскадры и разведывательные авиационные части. При каждой дивизии наземных войск имелись посты наведения, которые могли выделять более мелкие группы в части, откуда осуществлялось наведение самолетов на цель уже непосредствен­но в интересах той или иной части. Это обеспечивало экономное использова­ние сил авиации и максимально эффективное применение наземными войска­ми результатов ударов авиации; к тому же наличие постов и групп наведения было призвано предотвращать поражение авиабомбами своих войск[120].

За счет теснейшего взаимодействия между сухопутными войсками и люф­тваффе во время кампании мая-июня 1940 г. на Западе пехота и танки могли получать поддержку ударной авиации в течение 45 минут после запроса. У союзников же на это уходили долгие часы, а нередко это занимало и более суток, в течение этого времени обстановка уже радикально менялась.

Кессельринг, командовавший воздушным флотом, приданным группе ар­мий «Центр», отмечал «образцовое взаимодействие» между сухопутными войс­ками и люфтваффе. Он писал, что дал указание генералам подчиненных ему частей ВВС и зенитной артиллерии «относиться к пожеланиям коллег из сухо­путных войск так, как если бы это были мои приказы, не смущаясь тем, что их непосредственным начальником был я…»[121].

Пилоты сравнительно тихоходных небронированных пикирующих бом­бардировщиков «Ю-87» обладали весьма хорошей подготовкой в пилотирова­нии и в тактике. На нее в германских ВВС тратилось много времени и сил, что явно давало свои плоды. Уровень физической и летной подготовки пилотов пикирующих бомбардировщиков «Ю-87» был таков, что многие из них осуще­ствляли пикирование на цель почти вертикально, почти под углом 90° (испы­тывая огромные физические и психические перегрузки); а чем ближе угол пикирования к 90°, тем в большей мере траектория сбрасываемой бомбы совпа­дает с линией прицеливания. При этом, как правило, «Юнкерсы-87» пикиро­вали устойчиво на сравнительно небольшой скорости (450 км/час при угле пикирования 70°). В результате летчик получал больше времени на прицелива­ние, чем, например, пилот советского пикирующего бомбардировщика Пе-2 (переделанный из высотного истребителя-перехватчика), который при пикиро­вании развивал скорость до 680 км/час. К тому же медленно пикирующий «Юнкере» мог начинать выход из пике на меньшей высоте, чем тот же Пе-2, в силу меньшей набранной инерции (пилоты советских пикирующих бомбарди­ровщиков «Пе-2» с большой задержкой освоили пикирование под такими же углами, как пилоты «Ю-87», что сказывалось на точности бомбометания)[122].

У «Юнкерса-87» имелся специальный прибор для выхода из пикирования. Использовались не только авиабомбы, но и сирены, во многих случаях эффек­тивно действовавшие на психику подвергавшихся бомбардировке войск. Р. Цитино сравнивает пикирующие бомбардировщики «Ю-87» с мобильной ар­тиллерией, действовавшей по вызову танков[123].

В качестве пикирующего бомбардировщика люфтваффе часто на советс­ком фронте использовали и более тяжелую двухмоторную машину — «Юн-керс-88», у которой также имелось устройство по выводу этой машины из пикирования. Это устройство было приобретено для советских ВВС накануне войны. У пикирующих бомбардировщиков германских ВВС была и тщательно отработанная тактика, позволявшая в частности снижать потери от действий истребителей противника[124].

Успешность действий германских ВВС в обеспечении действий сухопут­ных войск была самым тесным образом связана с завоеванием люфтваффе господства в воздухе.

Одним из важнейших элементов завоевания господства в воздухе было нанесение внезапных ударов по аэродромам противника, уничтожение его са­молетов на земле. Не следует забывать и о роли в реализации блицкрига артил­лерии вермахта, которая обладала значительным числом весьма совершенных по тому времени систем. Особое значение имели так называемые штурмовые орудия — самоходная артиллерия на шасси немецких танков. Главной задачей штурмовых орудий сухопутных войск вермахта была непосредственная поддер­жка пехоты с дистанции 200 м, но при этом им приходилось решать и задачи борьбы с танками противника[125].

К моменту нападения Германии на СССР 22 июня 1941 г. компоненты нацистской военной машины достигли исключительно высокого уровня разви­тия и слаженности. Боевой дух вермахта после скоротечного разгрома Франции и ее союзников в мае-июне 1940 г. был весьма высок. Его значительная часть, не говоря уже о войсках СС, находилась под сильнейшим влиянием нацистс­кой идеологии, проникнута чувством расового превосходства немцев, арийцев. Гитлер утвердил у большинства командиров вермахта свой авторитет полковод­ца. Это был смертельно опасный противник.

Расистские представления Гитлера и его ближайшего окружения о внеш­ней политике сказывались на военно-стратегических и оперативных взглядах германского командования. Это стало одним из важнейших источников фа­тальных ошибок руководства нацистской Германии в войне с СССР.

К июню 1941 г. в Германии имелись тщательно продуманная организа­ция войск, отлаженная система боевого управления на всех уровнях, основ­ная боевая и вспомогательная техника, во многом соответствовавшая зада­чам блицкрига. Нельзя не сказать еще раз о богатейшем военном опыте вермахта, который он обрёл к лету 1941 г., — несравненно более богатом, чем к моменту наступления на Западе в мае 1940 г.; и этот опыт был тща­тельно проанализирован и осмыслен. Для германской промышленности и вооруженных сил была характерна высокоразвитая техническая и науч­ная культуры. Важным фактором являлась общая образованность населения Германии.

Советский Союз, несмотря на все достижения индустриализации 1920— 1930-х гг., значительно отставал от Германии в развитии науки и техники, в степени образованности населения. Это во многих случаях прямо сказывалось на сравнительной боеспособности вермахта и Красной Армии.

Высоким профессионализмом обладала значительная часть немецкого во­енного командования. В то же время у немецких военных профессионалов, в том числе генштабистов, имелись серьезные недостатки. Они усугублялись дей­ствиями такого верховного главнокомандующего вооруженными силами наци­стской Германии, как Гитлер. Оценивая творцов немецкого блицкрига, вполне можно Опереться на мнение Свечина относительно немецкого военного коман­дования. Оно, по словам Свечина, сказанным сразу же после первой мировой войны, «было талантливое, быть может, оно было на дюйм ниже того роста, который необходим для победы, но этот недостающий дюйм — как раз тот, который отличает гения от простого смертного»[126].

Советскому Союзу потребовались экстраординарные усилия, чтобы оста­новить победоносное наступление вермахта в 1941 г., сорвать реализацию «пла­на Барбаросса». Попытка блицкрига в отношении СССР, хотя в результате и не удавшаяся, в сочетании с многочисленными ошибками, допущенными советс­ким государственным руководством, и проблемами советских вооруженных сил поставила Советский Союз в 1941 г. на грань катастрофы.

Сила немецкой военной машины, являвшейся частью крайне идеологизи­рованного нацистского государства, была такова, что и после краха блицкрига в результате масштабного поражения группы армий «Центр» под Москвой зи­мой 1941—1942 гг. потребовались еще несколько лет тяжелейших боев и сраже­ний, прежде всего, на советско-германском фронте, а также совместные усилия СССР, США и Великобритании, направленные на то,чтобы добиться безогово­рочной капитуляции «третьего рейха».

На снимке : пикирующий бомбардировщик «Юнкерс-87″(«Штука»),

признанный одним из символов блицкрига во Второй мировой

войне.

Материал опубликован в журнале «Вопросы истории», №5, 2014г. 

 

[1] СТАЛИН И.В. Ответ товарищу Разину. — Большевик. 1947, № 3.

[2]Цитируется по: СИМОНОВ К.М. Глазами человека моего поколения. Размышления о Сталине. М. 1988, с. 335.

[3] WAITL F. The True Strategy of Blitzkrieg, www.militaryhistoryonline.corn.wwii

[4] ВЛАСОВ H.A. Гельмут фон Мольтке. Полководец индустриальной эпохи. СПб. 2011, с. 45.

[5] ШЛИФФЕН А. Канны. С приложением избранных статей и речей. Т. 1. М. 1936, с. 14—15.

[6] БЕЛЯКОВ В.И. Молниеносная война. Советская военная энциклопедия. Т. 5. М. 1978, с. 362.

[7] НОВИЦКИЙ В.Ф. План Шлиффена и современная действительность. Война и револю­ция, 1930. Кн. 3, с. 106.

[8] ЗАЙОНЧКОВСКИЙ А.М. Первая мировая война. СПб. 2000, с. 74.

[9] СВЕЧИН А.А. Четырехлетняя война 1914—1918 гг. Общий обзор сухопутных операций. Энциклопедический словарь Русского библиографического института Гранат. Т. 46. М. 1927, с. 3—15, 136—139 (переиздано в кн.: Постижение военного искусства. Идейное на­следие А. Свечина. М. 1999, с. 239).

[10] Там же.

[11] VAN EVERA S. The Cult of Offensive and the Origins of the First World War. Military Strategy and the Origins of the First World War. Prrnceton-N.Y. 1991, p. 61—62.

[12] НОВИЦКИЙ В.Ф. Ук. соч., с. 105, ПО.

[13] ЛИДДЕЛ ГАРТ Б.Г. Битвы Третьего рейха. Воспоминания высших чинов генералитета нацистской Германии. М. 2004.

[14] ВИШЛЕВ О.В. Накануне 22 июня 1941 года. Документальные очерки. М. 2001, с. 46; МЕЛЬТЮХОВ М.И. Упущенный шанс Сталина. Советский Союз и борьба за Европу. 1939—1941 гг. Документы, факты, суждения. М. 2002, с. 254; ГЕББЕЛЬС Й. «Под наши­ми знаменами нас ждет победа». Выдержки из дневников (май — начало июля 1941 г.). Откровения и признания. Нацистская верхушка о войне «Третьего рейха» против СССР. Секретные речи. Дневники. Воспоминания. Смоленск. 2000, с. 310; Великая Отечествен­ная война. 1941 — 1945. Военно-исторические очерки. М. 1998, кн. 1, с. 102—103; Великая Отечественная война 1941—1945 годов. В 12-ти томах. Т. 2. М. 2012, с. 474.

[15] ФУЛЛЕР Дж.Ф.Ч. Операции механизированных сил. Лекции по 3-й части Полевого уста­ва. М. 1933.

[16] Там же.

[17] Цит. по: МОЛЧАНОВ Н.Н. Генерал де Голль. М. 1973, с. 90.

[18] ГОЛЛЬ Ш. де. Военные мемуары. Призыв. 1940-1942. М. 2003, с. 30.

[19] МОЛЧАНОВ Н.Н. Ук. соч., с. 94.

[20] Там же.

[21] Там же, с. 100.

[22] ЭЙМАНСБЕРГЕР Л. Танковая война. М. 1936.

[23] Там же.

[24] ТРИАНДАФИЛЛОВ В.К. Размах операций современных армий. — Военный вестник. 1926, № 5.

[25] ЕГО ЖЕ. Характер операций современных армий. М. 1937, с. 28.

[26] Там же.

[27] Там же.

[28] Там же, с. 30

[29] Там же

[30] ТУХАЧЕВСКИЙ М.Н. О новом Полевом уставе РККА. ТУХАЧЕВСКИЙ М.Н. Избран­ные произведения. В 2-х томах. Т. II. М. 1964, с. 245—248.

[31] Следует, однако, заметить, что Тухачевский не упоминал о взаимодействии пехоты и танков с авиацией.

[32] Там же.

[33] Там же.

[34] Цит. по: КОРОТКОВ ПЛ. История советской военной мысли. Краткий очерк. 1917 — июнь 1941. М. 1980, с. 148.

[35] ДРИГ Е. Механизированные корпуса РККА в бою: История автобронетанковых войск Красной Армии в 1940-1941 годах. М. 2005, с. 38-41.

[36] ЗАХАРОВ М.В. Генеральный штаб в предвоенные годы. М. 1989, с. 99—100; ДАЙНЕС В.О. Жуков. М. 2005, с. 72.

[37] КИПП Дж. Истоки советского оперативного искусства, 1917—1936. http://www.war-game.org/ blog/moltke_starshij_i_istoki_operativnogo_urovnja_voennykh_dejstvij_chast_ 1 /2011 -07-11 -4.

[38] ЛОПУХОВСКИЙ Л.Н., КАВАЛЕРЧИК Б.К. Июнь. 1941 год. Запрограммированное по­ражение. М. 2010, с. 90.

[39] СВЕЧИН АА. Опасные иллюзии. — Военная мысль и революция. 1924, март, с. 49; ЕГО ЖЕ. Эволюция военного искусства. Т. 2. М. 1927, с. 227; ЕГО ЖЕ. Эволюция стратегичес­ких теорий. Война и военное искусство в свете исторического материализма. Сб. статей. М. 1927, с. 74.

[40] ТУХАЧЕВСКИЙ М.Н. О стратегических взглядах профессора Свечина. Против реакцион­ных теорий на военно-научном фронте. Критика стратегических и военно-исторических взглядов проф. Свечина. М. 1931, с. 4—7, 10; НИКИФОРОВ Н.И. Свечин и Тухачевский. К истории противостояния. — Новый часовой. 2000, № 10, с. 110—122.

[41] ГАРЕЕВ М.А. М.В. Фрунзе — военный теоретик. М. 1985; ЖУКОВ Г.К. Воспоминания и размышления. Т. I. М. 1990, с. 323.

[42] ВЛАСОВ НА. Ук. соч., с. 135.

[43] СВЕЧИН А.А. Эволюция военного искусства, с. 664.

[44] Цит. по: КРАУЗЕ М.Д. Мольтке-старший и истоки оперативного искусства военных действий. http://www.war-game.org/blog/istoki_sovetskogo_operativnogo_iskusstva_chast_l/2012-02-17-20.

[45] МЮЛЛЕР-ГИЛЛЕБРАНД Б. Сухопутная армии Германии. 1939-1945. М. 2002, с. 277.

[46] МАНШТЕЙН Э. Утерянные победы. М.-СПб. 1999.

[47] Великая Отечественная (серия «Русский архив»). Т. 12 (1) М. 1993, с. 145.

[48] Великая Отечественная война 1941—1945 гг., т. 2.

[49] Там же; МЮЛЛЕР-ГИЛЛЕБРАНД Б. Ук. соч., с. 280.

[50] Военная коллегия Верховного суда СССР на заседании 31 января 1957 г. установила, что уголовное дело по обвинению М.Н. Тухачевского, И.П. Уборевича, И.Э. Якира и др. было сфальсифицировано, и постановила отменить приговор. См.: Великая Отечественная, т. 13 (2-1), с. 310.

[51] XVIII съезд Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Стенографический отчет. М. 1939, с. 274.

[52] Великая Отечественная, т. 12 (1), с. 97.

[53] Приказ о боевой и политической подготовке войск на 1941 учебный год. № 30. 21 января 1941 г. Великая Отечественная, т. 13 (2—1), с. 207.

[54] Российский государственный военный архив (РГВА), ф. 4, оп. 15, д. 30, л. 739

[55] Великая Отечественная война. 1941—1945. Военно-исторические очерки, кн. 1, с. 48.

[56] ГУДЕРИАН Г. Воспоминания солдата. Смоленск. 1999, с. 54—55.

[57] В записке ВРИД начальника Разведуправления РККА А.Х. Артузова о военных приготов­лениях Германии от 15 марта 1935 г. говорилось, что к 1 апреля 1935 г. в вермахте должно быть закончено формирование 7—9 танковых батальонов, 1 мотокорпуса (состоящего из нескольких бригад и одной мотодивизии); о формировании трех танковых дивизий не упоминалось. См.: Записка ВРИД начальника Разведуправления РККА Наркому обороны СССР К.Е. Ворошилову. 1941 год. Сб. документов. Кн. 2. М. 1998, с. 518.

[58]Великая Отечественная война 1941 — 1945 гг., т. 2, с. 467.

[59] ЯКУШИН В.З. Танковые войска. Советская военная энциклЪпедия. Т. 7. М. 1979, с. 669-670.

[60] СОЛОНИН М.С. 22 июня. Анатомия катастрофы. М. 2008, с. 30.

[61] В доступных на сегодняшний день материалах советской разведки, материалах по изуче­нию иностранных армий нет данных о наличии в германских ВВС воздушных флотов в 1940 г. и об их роли в войне на Западе.

[62] Великая Отечественная война 1941—1945 гг., т. 2, с. 466.

[63] Великая Отечественная война. 1941—1945. Военно-исторические очерки. М. 1998, кн. 1, с. 84

[64] Там же.

[65] СВЕЧИН А.А. Стратегия. — Военный вестник. 1927, с. 184.

[66] FRIESER K.-H., GREENWOOD J.T. The Blitzkrieg Legend: the 1940 Campaign hi the West. Naval Institute Press. 2005, p. 18—19.

[67] ЛИДДЕЛ ГАРТ Б.Г. История Второй мировой войны. М. 2011, с. 39.

[68] БАСЮК И.А. Генерал армии Д.Г. Павлов и трагедия июня 1941 г. — Вопросы истории. 2010, № 5, с. 47-48.

[69] ТИППЕЛЬСКИРХ К. История Второй мировой войны. М. 1956, с. 27.

[70] FRIESER K.-H., GREENWOOD J.T. Op. cit., p. 21-22.

[71] Ibid., p. 19.

[72] MAY E.R. Strange Victory: Hitler’s Conquest of France. N.Y. 2000, p. 456.

[73] DEIGHTON L. Blitzkrieg, from the Rise of Hitler to the Fall of Dunkirk. With foreword by Gen. W.K. Nehring. London. 1979, p. 192.

[74] Ibid., p. 192

[75] Ibid., p. 193.

[76] Ibid., p. 189.

[77] ЯКОВЛЕВ A.C. Цель жизни. M. 2000, с. 127, 188.

[78] DEIGHTON L. Op. cit., p. 189.

[79] FRIESER K.-H., GREENWOOD J.T. Op. cit., p. 47.

[80] DEIGHTON L. Op. cit., p. 198.

[81] DOUGHERTY R.A. The French Armed Forces, 1918-1940. In: MILLETT A.R., MURREY W. (eds.), Military Effectiveness, Vol. II. The Interwar Period. Boston. 1988, p. 45.

[82] DEIGHTON L. Op. cit., p. 199.

[83] Ibidem.

[84] ДАЙНЕС B.O. Фельдмаршал Манштейн — лучший полководец Гитлера. М. 2013, с. 84—87.

[85] МИХАЛЕВ С.Н. Военная стратегия: Подготовка и ведение войн Нового и Новейшего времени. М. 2003, с. 135.

[86] БАРЯТИНСКИЙ М.Б. Танковый блицкриг. М. 2009, с. 38-39.

[87] ПРОЭКТОР Д.М. Агрессия и катастрофа. Высшее военное руководство фашистской Гер­мании во второй мировой войне 1939—1945. М. 1972, с. 205.

[88] HOBSON R. Op. cit, р. 631.

[89] Цит. по: MAY E.R. Strange Victory, p. 459.

[90] ПРОЭКТОР Д.М. Ук. соч., с. 127-128.

[91] Заключительная речь наркома обороны СССР Маршала Советского Союза С.К. Тимо­шенко. 31 декабря 1940 г. Великая Отечественная, т. 12 (1), с. 339—340.

[92] См., например: БЕЛЯНОВСКИЙ Б.С. Действия танковых и моторизованных войск в Польше, Бельгии и Франции. — Военная мысль. 1940, № 8, с. 39—58; ИОНОВ П.П. Использование ВВС в войне на Западе. — Там же, 1940, № 10, с. 34-47; КИСЛЯКОВ П.Д., УСОВ В.И. Управление и связь по опыту 2-й Империалистической войны. — Там же, 1940, № 11—12, с. 77—97; КОНОНЕНКО А.А. Краткий обзор военных действий на Западе. — Там же, 1940, № 7, с. 3—12; КОРКОДИНОВ П.Д. Характер современных боев. — Там же, 1941, № 2, с. 72-86; НИКОЛЬСКИЙ М.Н. ВВС в войне на Западе. — Там же, 1940, № 11—12, с. 50—59; РАТНЕР М. Прорыв на Маасе (На участке Динан-Седан, май 1940 г.). — Военно-исторический журнал. 1941, № 5, с. 3—21; ТОЛЧЕНОВ М.П. Вторая Империалистическая война на Западе. — Военная мысль. 1940, № 8, с. 16—38.

[93] Выступление Генерального секретаря ЦК ВКП(б) И.В. Сталина перед выпускниками во­енных академий РККА в Кремле. 5 мая 1941 г. 1941 год. Сб. документов. Кн. 2. М. 1998, с. 161.

[94] ПАВЛОВ В. Трагедия советской разведки. М. 2000, с. 91-135, 336—392; МИЛЬШТЕЙН М.А. Сквозь годы войны и нищеты. Воспоминания военного разведчика. М. 2000, с. 51 — 58; КОЛПАКИДИ А.И., ПРОХОРОВ Д.П. Империя ГРУ. Очерк истории российской военной разведки. М. Кн. 1, с. 228—252; ПАВЛОВ А. Советская военная разведка накану­не Великой Отечественной войны. — Новая и новейшая история. 1995, № 1, с. 51—54; НИКОЛЬСКИЙ В.А. Аквариум-2. М. 1997, с. 28-32.

[95] MAY E.R. Op. cit., p. 457.

[96] АРАЗИ Д. Немецкая военная радиоразведка во Второй мировой войне. Вторая мировая война. Дискуссии. Основные тенденции. Результаты исследований. М. 1997, с. 397, 400.

[97] PRAUN A. German Radio Intelligence. All World Wars. http://allworldwars.com/German-Radio-Intelligence-by-Albert-Praun.html; German Traffic Analysis of Russian Communications. Army Security Agency. 1 May, 1946. Top Secret. Vol. 9. European Axis Signal Intelligence in World War II. National Security Agency. Central Security Service. http://.NSD.gov/public_info/declass/ europeanaxissignit.shtml; АРАЗИ Д. Ук. соч., с. 400—401.

[98] АНИН Б.Ю. Радиоэлектронный шпионаж. М. 2000, с. 59—60.

[99] Там же.

[100] БОРИСОВ Ю. Самолет-разведчик Фоке-Вульф FW189 «Рама». М. 2007.

[101] MESSERSHMIDT M. German Military Effectiveness between 1919 and 1939. Military Effectiveness. Boston. 1988, vol. II, p. 247-248.

[102] МИДДЕЛЬДОРФ Э. Русская кампания. Тактика и вооружение. М.-СПб. 2001, с. 285.

[103] ЖУКОВ Г.К. Ук. соч., с. 363.

[104] ТИППЕЛЬСКИРХ К. Ук. соч., с. 172.

[105] Известно, что захваченные в плен советские граждане использовались для рабского труда в германской промышленности, сельском хозяйстве, направлялись в концентрацибнные «лагеря смерти».

[106] СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ А. Планета людей. Военный летчик. Письмо заложника. М. 1997, с. 223-224.

[107] Уже имея тяжелые танки «Тигр» (T-VI) и «Пантера» (T-V), модернизированные T-IV и мощные штурмовые орудия («Фердинанд»), вермахт действовал по-иному летом 1943 г. в ходе Курской битвы.

[108] ИСАЕВ АВ. Дубно 1941: Величайшее танковое сражение Второй мировой. М. 2009, с. 175.

[109] ЛОПУХОВСКИЙ Л.Н., КАВАЛЕРЧИК Б.К. Ук. соч., с. 43-44.

[110] ИСАЕВ АВ. Ук. соч., с. 8.

[111] STOLFI R.H.S. Hitler’s Panzers Cast: World War II Reinterpreted. Norman-Oklahoma. 1992, p. 165.

[112] ИВАНОВ С. Блицкриг как технология войны: эффективный военный менеджмент, http:/ /www.popmech.ru/article/214.

[113] ЖУКОВ Г.К. Ук. соч., с. 315.

[114] Там же.

[115] БУТЫРСКИЙ Л.С., ЛАРИН ДА., ШАНКИН Г.П. Криптографический фронт Великой Отечественной войны. М. 2012, с. 294—296.

[116] Великая Отечественная, т. 13 (2—1), с. 304

[117] ГУДЕРИАН Г. Танки — вперед! Нижний Новгород. 1996, с. 240

[118] Там же, с. 257.

[119] Там же

[120] МИДДЕЛЬДОРФ Э. Ук. соч., с. 267-268.

[121] КЕССЕЛЬРИНГ А. Люфтваффе: триумф и поражение. Воспоминания фельдмаршала третьего рейха. 1933—1947. М. 2004, с. 128—129

[122] СМИРНОВ А.А. Боевая работа советской и немецкой авиации в Великой Отечественной войне. М. 2006, с. 344.

[123] CITINO R.M. The Path of Blitzkrieg: Doctrine and Training in the German Army. 1920-1939. Boulder, Co, Lynne Reiner Publisher. 1999. https://www.questia.com.

[124] СМИРНОВ A.A. Ук. соч., с. 344.

[125] МИДДЕЛЬДОРФ Э. Ук. соч., с. 43.

[126] СВЕЧИН А. Итоги гражданской стратегии. — Военное дело. 1919, № 20. с. 658.